Глава 1

«— На твоей планете, — сказал Маленький принц, — Люди выращивают в одном саду пять тысяч роз... и не находят того, что ищут...

— Не находят, — согласился я.

— А ведь то, чего они ищут, можно найти в одной-единственной розе...»

Антуан де Сент-Экзюпери

Пять лет назад

 Рэнделл

— Ответь мне, Рэн!  Мать, твою, скажи хоть что-нибудь, — я слышу над собой рокочущий голос Роббинса, доносящийся до меня, как через слой ваты. Пытаюсь сфокусировать взгляд на лице адвоката, но ничего кроме вращающихся вокруг меня темно-серых стен камеры ничего не вижу. Сердце отбивает бешеный ритм, одежда насквозь пропитана холодным потом, мелкая дрожь сотрясает тело и одновременно я чувствую частичное онемение конечностей. Но это даже не самое страшное. Можно ли побороть то чувство, которое является твоим главным оружием, главным козырем в игре, правила которой были установлены много лет назад и доведены до абсолютного совершенства? Я бы не смог достичь и толики того, что имею, если бы не знал на собственном опыте, каким мощным и сокрушительным может быть это чувство. Но сейчас именно оно управляет мною, заполняет разум, как кислота, сжигающая все попытки сопротивления. Черт, я ощущаю, как очередной спазм сжимает желудок, и я тянусь к пластиковому тазику, чтобы добавить туда порцию желчи. Все остальное вышло из меня еще вчера, если, конечно, я не запутался во времени.

— Окна открой, — скрипучим голосом прошу я.

— Перриш, это невозможно, — отвечает Мартин. — Ты, вообще-то, в камере предварительного заключения. Мне стоило немалых усилий договориться со следователем, чтобы тебя перетащили в более комфортную, если так можно сказать о камере.

— Перетащили? — хрипло уточняю я, чувствуя, как новый приступ удушья сжимает легкие. После нескольких попыток мне удается втянуть немного воздуха.

— Да. Ты не мог идти. Вырубился, как только заперли дверь. Они прислали тебе своего медика, который посоветовал вызвать судебного психотерапевта, но я категорически отказался. У тебя клаустрофобия?

— Да, — киваю я через силу, пытаясь приподняться. Головокружение усиливается, и я опять тянусь за тазиком, не чувствуя своих рук, и пытаясь абстрагироваться от ощущения кружения пространства. Я долбаный андронный коллайдер, разгоняющийся до скорости света.

— Дерьмово, Рэн. Это можно, конечно, использовать, но еще несколько суток тебя все равно тут продержат. Диагноз есть? Имеется в виду официальное заключение?

— Нет.

— Дерьмово, — повторяет Мартин. Будто я сам не знаю, в какой заднице оказался. В прошлый раз было не так хреново, но тогда меня держали несколько часов.

— Мне нужно, чтобы ты подтвердил алиби. Без этого никак, — сообщает он официальным тоном. 

— Я ее не убивал…

— Да знаю я, — кивает Мартин. Лицо адвоката двоится, но я по-крайней мере вижу его более четко, чем минуту назад. Красные и белые искры все еще мелькают перед глазами, что вызвано кислородным голоданием и резким сужением сосудов. Приступ медленно отпускает, но может усилиться в разы, если я не выберусь отсюда в ближайшее время.

— Пусть откроют окна. Там же решетки. Мне просто нужен воздух. Шеф полиции Райт… Позвони ему, — прерывисто говорю я, пытаясь вдохнуть глубже.

— Я уже звонил. Тебя, кстати, с его разрешения и перевели в почти царские условия. Меня, вообще, здесь быть не должно.

— Окна, Мартин. Бл*дь, — меня снова выворачивает наизнанку. Пальцы, удерживающие пластиковую емкость дрожат сильнее. Панический беспричинный страх пульсирует в крови. Я чувствую, как меня вырубает.

— Черт! Только не отключайся снова. Я не перенесу еще раз эту жуткую кар… — я не слышу остаток фразы, проваливаясь в темный лабиринт, теряя связь с реальным миром. Но в отличии от Роббинса, я четко понимаю, что со мной происходит. Я в совершенстве владею информацией о своем недуге. Но знание проблемы не облегчает ее решения. С годами приступы стали сильнее. Возможно, потому что я не пытаюсь побороть их, а строю окружающее пространство так, чтобы не допустить подобной ситуации. А сейчас зона моего комфорта нарушена, и я потерял контроль. И я подыхаю, мать вашу. Реально подыхаю. Озноб замещается обжигающей лихорадкой. Если пять минут назад я обливался холодным потом, то сейчас все внутри меня пылает.  Как долбаный огнедышащий дракон из японской мифологии. И даже в отключке продолжаю трястись и конвульсивно дергаться. Тело то и дело хаотично сводит судорогой, рвотные спазмы сжимают желудок, и мне кажется, что потолок с ярко-светящими в глаза лампами опускается прямо на меня. И это пугает настолько, что я чувствую себя человеческой отбивной, размазанной колесами катка по асфальту.

Когда я прихожу в себя через неопределенный промежуток времени, то ряд симптомов отсутствует.  Я начинаю ощущать свое тело, жесткий матрас и подушку под головой. Посторонние запахи раздражают обонятельные рецепторы. Роббинс пользуется резким парфюмом. Взгляд устремляется в сторону серой стены с небольшим окном. Открытым. Фокусирую на нем все свое внимание, пытаясь абстрагироваться от неприятных ощущений.

— Райт едет сюда, — произносит Мартин. Раз он все еще здесь, значит, я не так долго был без сознания. — Но и он сказал, что не сможет замять дело, если ты не сообщишь, где находился в момент убийства Линди.

— Я предоставлю, — сипло отвечаю я, приподнимая голову. — Мне гораздо лучше.

— Уверен? — спрашивает Мартин. Я смотрю на него, отмечая тот факт, что он больше не двуликий, как древнеримский Янус.

— Относительно, Мартин. Увереннее в моем положении я ответить не могу. Сколько я здесь?

— Четвертые сутки. Первый раз ты забился в припадке еще в комнате для дознания, перепугав детектива Штейна. Да и меня, если быть откровенным. Последующие дни провел в отключке. Ты сможешь еще продержаться?

— Недолго, — признаю я очевидное. Черт, я думал, что меня привезли вчера. Четыре дня! Херова туча времени потеряна зря. — Не выношу замкнутые пространства. Договорись с Райтом, чтобы все допросы проводились в комнатах, где есть окна.

— Ты думаешь он разре…

— Он разрешит, — резко перебиваю я. — Просто передай ему мою просьбу.

— Хорошо, Рэн. Я понимаю, что с тобой лучше не спорить в таком состоянии. Давай к делу. Что насчет алиби?

— Вот пристал, — снова падая на подушку, произношу я надтреснутым голосом. — Я предоставлю все, что необходимо.

— Отлично, — удовлетворенно кивает Роббинс.

— Есть одно условие.

— Какое?

— Информация, которую я предоставлю останется в этих стенах. Никакой огласки.

— Я решу вопрос, Рэн. Не сомневайся. Я хоть раз тебя подвел? — кривая улыбка на лице Мартина явственно намекает на обстоятельства нашего последнего «дела». Если бы я мог усмехнуться, если бы был способен управлять собственной мимикой, то сделал бы это.  «Я хоть раз тебя подвел?»  Сколько раз за свою чертову жизнь я слышал эту фразу?

— Забудь обо всем, что было в отеле, — отрезаю я металлическим тоном. — Девушка не твоя забота, Роббинс. И больше не моя. Я отпустил ее в свободное плавание.

— И я тебя понимаю, — удовлетворенно хмыкнул Мартин. — Хотя такая горячая крошка Розариуму бы не помешала.

— Она не подходит, — категорично произношу я и добавляю: — Итан был прав.

— Кстати, об Итане, — мрачно начинает Роббинс, заставляя меня внимательно взглянуть на него. — Тут такое дело… — мнется он.

— Говори, не размазывай сопли.

— Он, согласно распечатке, отправил тебе за день до убийства Линди сообщение, где предупреждал о том, что она наняла адвоката и готовится разнести тебя в пух и прах в суде.

— Я его не читал. Это же можно проверить, — хмурюсь я, пытаясь проанализировать услышанное. Я действительно не знал, что Лин собралась устроить юридическую войну.

— Да, но ты же мог выяснить и другими способами. Я так не думаю, но вот детектив может предположить. К тому же Хемптон намекнул в том же сообщении, что Лин знает много личного о тебе... Хммм… того, что лучше не придавать огласке. Это так?

— Да, — киваю я после небольшой заминки. Шум в ушах усиливается по мере учащения дыхания и тарабанящего, словно молот, сердца. Я перевожу взгляд на окно, пытаясь успокоить пульс равномерным дыханием.  Бл*дь, я нуждаюсь в холодном душе, чтобы смыть себя пот и омерзительный запах блевотины, но не уверен, что переживу банные процедуры в закрытом пространстве. Это может многим показаться диким, но в моем доме даже стены ванной комнаты и туалета сделаны из стекла. Разумеется, что снаружи оно тонировано. Однако те редкие гости, которые приходили ко мне, предпочитают справлять нужду в другом, традиционном туалете. Никому не хочется сидеть на унитазе на глазах у всего города, даже если ты знаешь, что стекло с оборотной стороны непрозрачное. Зрительное восприятие для человека иногда важнее голоса разума. «Самого главного глазами не увидишь», так, вроде, говорил Маленький Принц Экзюпери. И я согласен с ним на сто процентов. Он понимал в устройстве мира куда больше, чем многие ученые, получившие Нобелевскую премию за свои открытия.

— Эти обстоятельства могут всплыть в ходе расследования? — осторожно спрашивает Роббинс.

— Расследование необходимо направить в другое русло, — резко отвечаю я. — На поиски убийцы, а не полоскание моего грязного белья. Хотя, я сейчас с удовольствием бы пополоскал себя.

— Ну, да, воняешь отвратительно, — поддакнул Мартин и тут же заткнулся, когда я одарил его уничтожающим взглядом.

— Что сейчас есть у следствия по факту? — спросил я.

— Немного. Почерк тот же, что и в случае с твоей матерью, — Мартин встает со стула, на котором сидел, и неспешно проходится к окну, убирая руки в карманы пиджака. — Обе были связаны в положении сидя, руки за спиной. На месте преступления никаких следов взлома или сопротивления, что говорит о том, что жертвы могли знать преступника.  Тринадцать проникающих ранений в область грудной клетки, нанесенных острым колющим предметом. Ну, и прямая связь обеих жертв с тобой. Выглядит все это не очень, учитывая назревавший бракоразводный процесс и возможный слив конфиденциальной информации, которой владела твоя жена. Плюс именно ты нашел ее на месте преступления, и выглядел при этом немного странновато и жутковато.

— Ты бы вряд ли выглядел лучше, если бы второй раз в жизни столкнулся с подобным зрелищем, — сообщаю я, отгоняя тут же встающие кровавые картинки перед глазами.

— Рэн, я не детектив, не прокурор, — произносит Роббинс сдержанным тоном. — Я твой адвокат. Мне можешь ничего не объяснять. Если ты говоришь, что не убивал, я придерживаюсь этой же версии.

— А если я скажу, что убил? — предполагаю я, пристально глядя в голубые глаза Роббинса.

— Тогда я выберу другую тактику, — тут же бесстрастно отвечает он.

— То есть тебе все равно? —уточняю я.

— Нет. Я просто верю тебе на слово, — качает головой Мартин. В непроницаемых глазах нет ни тени сомнения. Вот же хладнокровный ублюдок.

— Вранье! — грубо отвечаю я. — Ты думаешь я способен убить свою мать? А потом жену?

— Судя по фактам, ты не был особо привязан ни к той, ни к другой, — бесстрастно заявляет адвокат.

— Это тоже ложь. Я любил обеих. То, что они меня разочаровали, не имеет никакого отношения к моим чувствам сейчас.

— Хорошо, — сдержанно кивает Мартин. Опускает голову, словно раздумывая над чем-то, а потом смотрит мне в глаза. — Ты уверен, что не делал этого? Твои приступы… я консультировался, они могут сопровождаться кратковременной потерей памяти.

— Я знаю. Это не тот случай. В моем доме созданы все условия для того, чтобы я не испытывал дискомфорта. И Лин не должно было там быть. Мы давно не живем вместе.

— Я об этом наслышан, как и половина Кливленда, я думаю. — Мартин в притворном смущении отводит глаза, изображая мужскую солидарность. — Она вела себя так, что у тебя реально был повод.

— Меня не волновала ее личная жизнь, Мартин, — нейтрально сообщаю я. — Я просто хотел, чтобы она исчезла из моей.

— Совершенно не волновала? — внимательный пристальный взгляд задержался на моем лице. — Мне, как мужчине, сложно представить ситуацию, в которой я бы забил на то, что моя жена ложится под каждого и еще рассказывает о том, что я полный ноль в постели.

— Верить или нет — выбор каждого, Роббинс. Меня беспокоили исключительно ее попытки вернуться в мою жизнь.

— То есть… — Мартин даже немного растерялся. — Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что Лин устроила этот балаган, чтобы заставить меня увидеть ее, обратить внимание. У нее не вышло.

— Это охереть как жестко звучит, Рэн, — хмыкнув, качает головой Роббинс.

— Возможно, — невозмутимо соглашаюсь я.

— Ты никогда думал о том, чтобы дать ей шанс?

— Я похож на идиота? — скептически переадресовываю вопрос.

— Я просто уточнил. Когда начнется допрос, ты услышишь вопросы пожестче, чем те, который задал я. Ты должен быть готов.

— Дай мне пять минут с Райтом и допроса не будет, — уверенно сообщаю я.

— Он тоже у тебя на крючке? — Мартин не выглядит удивленным, но ему необходимо подтверждение.

— Как и многие другие в различных структурах власти Кливленда, — невозмутимо киваю я.

— Тогда нам не о чем беспокоиться, — натянуто ответил Роббинс. — И последний вопрос, Рэн. Это для меня. Не для протокола.  Сожалеешь о том, что Линди погибла?

Я опускаю глаза вниз, на свои руки. Безымянный палец все еще хранит белесую полоску от обручального кольца. Когда-то я любил ее очень сильно. Мы были по-настоящему счастливы.

— Однажды Лин спасла меня, Мартин, — немного охрипшим голосом произношу я, сгибая и разгибая пальцы. — Со стороны я могу показаться безжалостным неблагодарным подонком. Уверен, что именно так она и считала. Но я никогда не желал ей зла. Знаешь, для большинства людей существует понятие «между». Между да и нет, между вчера и сегодня, между прошлым и будущим, между люблю и ненавижу, между никогда и может быть. Для меня таких понятий не существует, Роббинс. И если вчера я любил ее, но она не оправдала моих надежд, то сегодня ее в моей жизни не будет.  Нет ничего проще, на самом деле. Это то, что должен уметь делать каждый. Сбрасывать груз совершенных ошибок. Не она ошиблась, выбрав меня. А я. Я не разглядел ее истинное лицо. Заблуждения или мои фантазии и первая серьезная влюбленность не позволили мне понять, что я связал свою жизнь не с тем человеком.

— И что же Лин такого сделала? — полюбопытствовал Роббинс. Я ответил ему холодным, отсутствующим взглядом. — Не думаю, что ее развеселый образ жизни начался, когда вы еще ладили.

— Мы и не ссорились, Мартин, — бесцветным тоном произношу я, глядя как ветер раскачивает раму окна. — Ты не слышишь меня. Она просто осталась в том дне, где я оставил мысли о ней.

— Наверное, это чертовски сложно и требует огромных внутренних сил, чтобы мгновенно вычеркнуть человека из жизни.

— Нет. На самом деле нет ничего проще. Гораздо сложнее любить. А когда любовь уходит, то и сложностей не остается. Она долгое время заставляла меня верить в то, что является единственной, что подобных ей нет. Даже не заставляла, я сам был рад обманываться.

— А потом ты увидел целый цветник других красавиц? — с понимающей улыбкой спросил Мартин. Я с недоумением смотрел на него. Вот мы говорим с ним о девушке, которая умерла в возрасте тридцати лет, а он улыбается. Кто из нас более ненормальный?

— Я не видел других женщин, пока видел ее, Мартин. И в моем случае это требует максимальной отдачи. Если человек любит другого, то он не сомневается, не пытается искать скелеты в его шкафу, а любит его так — вместе со скелетами.

— Я вряд ли смогу понять, что ты пытаешься сказать, — сдался Роббинс. Я снова поднял взгляд к окну. Я знал, что из того, что скажу сейчас Мартин снова ничего не поймет, но иногда мне самому нужны слова, необходимо проговорить то, что царапает душу изнутри.

— В тот момент, когда я увидел Лин, увидел мертвой… Когда я понял, что произошло, то осознал, что во многом моя теория отношений оказалась неверной. Я должен был научить ее отпустить меня так же, как сделал это сам. Или защитить ее. Моя ошибка в том, что я просто выпустил ее из клетки на волю, закрыв дверцу, а она не переставала биться о прутья, пытаясь вернуться назад.

— Мы все ошибаемся, парень.

— Только не я, — стиснув челюсти, качаю я головой. — Есть человек, который идет по моим пятам. Он дышит мне в спину, выбирая для удара момент, когда я больше всего уязвим.

— Ты говоришь об убийце? Есть догадки? Думаешь, что знаешь его? Точнее, я уверен, что знаешь. Все это смахивает на личную вендетту. — Тут же ухватывается за мои слова адвокат.

Я поднимаю руку, чтобы потереть пульсирующие виски. И мое сердце все еще надрывается от слишком быстрого ритма, и дышу я все так же прерывисто, но способность мыслить и говорить связно возвращается, что не может не радовать.

— Я не знаю, кто он, — четко отвечаю я, чувствуя на себе настойчивый недоверчивый взгляд Роббинса. Я понимаю его сомнение и подозрения в отношении правдивости моих слов. Но я должен сам разобраться, сам решить проблему. А если не справлюсь… Если не справлюсь, то в следующий раз привязанным к стулу с проникающими тринадцатью ножевыми ранениями в область грудной клетки найдут меня. О да, это было бы фееричным завершением моей жизни. Я остался бы в памяти городка как самая загадочная и таинственная личность за всю историю его существования. Людям свойственно мистифицировать то, что они не понимают. Я даже думать не хочу какими теориями пестрили бы заголовки газет в случае подобного исхода. Сейчас они наверняка все кричат о том, что Рэнделл Перриш снова взялся за нож и ему опять все сойдет с рук. Осталось немало уверенных после истории с Корнелией, в том, что именно я убил ее, я тот злодей, которого полиция не смогла задержать за неимением прямых улик и доказательств. Я никогда не пытался никого убедить в том, что я совершал или не совершал.

За несколько месяцев до ее смерти я узнал о существовании Гарольда Бэлла. Точнее, я знал о нем из газет и новостных рубрик, как о финансисте, банкире и одном из основателей города, я не раз видел его выступления по телевизору, который мы любили смотреть вместе с Лин по вечерам после выматывающего секс-марафона.

Однако личное знакомство состоялось при совершенно неожиданных обстоятельствах. Я приехал к матери без предупреждения, открыл своими ключами, и сразу понял, что в квартире посторонний. Меня насторожил тон разговора Корнелии с клиентом, как и его голос, который показался мне смутно знакомым. В напряженном разговоре звучали имена, и у меня не осталось никаких сомнений, что мать проводит консультацию для самого богатого человека в Кливленде. Бизнесмена, который владел автомобильными заводами, фабриками по изготовлению энергосберегающих ламп и многими другими предприятиями, объединившимися под названием одного крупного холдинга «Бэлл Энтерпрайз». Многопрофильность его интересов не раз заставляла меня углубляться в биографию этого человека-легенды, и вот я стою под дверью, слушая, как он угрожает моей матери. А в том, что его слова содержали угрожающий посыл, сомнений не было. Я вслушивался в каждое слово, произнесенное с раздраженной требовательной интонацией. Мать отвечала ему тихим, немного растерянным голосом.

— Ты уедешь отсюда, Кони. Этот город стал слишком мал для нас двоих. Убирайся, иначе мне придется решить проблему по-своему. Ты хочешь этого?

— Как ты можешь угрожать мне после всего, что сделал?

— Если хочешь, чтобы тебя оставили в покое — убирайся. С твоими талантами ты сможешь неплохо устроиться в любом штате.

— Ты же знаешь, что я не беру деньги.

— Потому что ты плебейка и идиотка. Сумасшедшая дура с принципами гордой голодранки. Мой отец предлагал тебе выгодные условия, от которых ты отказалась.

— Твой отец наглядно показал, насколько выгодными могут быть условия, о которых ты говоришь.

— Нужно было просто взять деньги и исчезнуть, когда я тебя попросил. Ты не имеешь права так говорить об Эрике Бэлле. Он создал этот город, шаг за шагом поднял его с колен после Великой депрессии. Пока ты сидела тут, как крыса, прячась от внешнего мира, мой отец создавал новые рабочие места, строил заводы и дороги. А теперь я и мои сыновья продолжаем его дело, а ты продолжаешь сидеть тут, раздавая советы моим партнерам о том, как им следует вести свои дела.  Мне нужно чтобы ты уехала, Корнелия. Ты мешаешь мне.

— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

— Твоя больная голова не является оправданием. Это мое последнее предупреждение. 

— Я могу подумать?

— Да, подумай. А потом вернусь, и если найду тебя здесь, то мне придется принять радикальные меры.

— Почему бы тебе просто не забыть о моем существовании.

— Ты знаешь почему. Знаешь! И слишком много людей в последнее время рассказывают мне о некой особенной женщине, которая помогает решить любые проблемы парой фраз. Я предлагаю тебе решить свои собственные проблемы. И как можно скорее. Поняла меня?

Я не слышал, что ответила Корнелия. Возможно, просто кивнула. Услышав уверенные шаги, приближающиеся к двери, я предпочел скрыться на кухне, чтобы не столкнуться с Бэллом лично.

Но когда он ушел, мне пришлось подвергнуть мать допросу. Я никогда не разговаривал с ней на повышенных тонах, но в данном случае у меня просто не было другого выбора. И она сама бы не заговорила о нем. Я вынудил Корнелию сказать мне правду, которая уничтожила образ, который я годами видел перед собой. Единственный образ в четырех стенах, являющихся моей вселенной.  В тот день у меня случился приступ прямо на полу в гостиной на глазах у перепуганной матери.

Есть призраки, которые лучше не воскрешать из могил, оставив там, где им место. Но я уже не мог остановиться. Я должен был раскопать их всех…

Возможно, если бы я не пришел к ней тогда, все сложилось бы иначе. И главная партия всей моей жизни не оказалась бы такой сложной и в то же время увлекательной.

А сейчас я снова нахожусь в камере под подозрением в очередном убийстве близкого мне человека.

Как и Корнелия, моя мать, Линди имела контакт с Гарольдом Бэллом, и как в первом случае, я воспринял это, как предательство. Каким-то образом этот человек заставил сначала Корнелию, потом мою жену прислушаться к его словам, принять правила игры, которую устанавливал он. Меня подобный вариант не устраивал. Я не из тех, кто позволит манипулировать собой и считал, что, если силы неравны, я готов ждать годы, чтобы показать Гарольду Бэллу, как сильно он облажался с выбором объекта для своих игр. Я действительно так считал, был уверен, пока не заглянул в мертвые глаза Линди, которая однажды доверила мне свою жизнь. Я стал причиной ее смерти, и то, что против меня нет прямых улик, не доказывает обратного.

Когда я думаю о ней, в носу появляется металлический запах крови и смерти, который я вдохнул, переступив порог своего дома несколько дней назад. Она казалась такой крошечной в центре гостиной, с перетянутыми веревкой запястьями, словно обвитая паутиной высохшая бабочка. Безвольно обвисшее тело было наклонено вперед, растекшаяся по полу лужа крови уже начала подсыхать, образуя темно-бардовую корку на поверхности. Я столько раз представлял себя пауком, высасывающим жизнь из своих куколок. И вот я увидел в реальности, как это выглядит на самом деле, без отвлекающих декораций, грима и спецэффектов, без пафосных слов и заявлений. Смерть во всем своем неприглядном ужасе. Отвратительная, смердящая, неумолимая. Это не спектакль, который можно отыграть сначала, а представление, которое имеет всего один акт в действии. Импровизация, как и все реальное в этом мире.

 Я увидел в сломанной обескровленной фигуре ту самую девочку, которая однажды научила меня жить.  И вот чем я отплатил ей...

 Мои шарады должны были обойти Лин стороной. Мы несем ответственность за каждого, кого приручаем. Будь то растение, животное или человек.

Я понимал, что поступаю неправильно, что полиция свалит все на меня, но я развязал ее руки, закинув на свое плечо голову со спутанными волосами. Ее тело уже потеряло гибкость, но все еще казалось невесомым.  Я несколько часов качал ее на своих руках, стоя на коленях в вязкой бардовой луже, и я говорил ей то, что, возможно, она мечтала услышать, но так никогда и не услышала. Я любил ее. Я действительно ее любил. Но даже мертвая любовь способна разбить сердце, когда ты видишь результат и последствия своих ошибок. Я вызвал полицию через несколько часов, и когда наряд приехал, я вышел к ним навстречу, держа Лин на своих руках, укутанную в одеяло. На улице шел дождь. Ледяной дождь и пронизывающий ветер. Я не хотел, чтобы она замерзла. Именно это я и сказал полицейским передавая им тело моей жены. Я позволил им заковать себя в наручники и увести, не перестывая оглядываться на каталку, куда положили Лин, накрыв белой тканью. Мне хотелось оставить их, крикнуть, чтобы они открыли ее лицо, чтобы позволили ей дышать... Но потом я вспомнил, вспомнил, что свой последний вздох она сделала, когда меня не было рядом.

 Лин оказалась невинной жертвой, попавшей под перекрестный огонь. Я не хочу больше смертей. Моя крепость подверглась диверсии. Прямому нападению. Это откровенный вызов мне. Война, объявленная давно, ведется теперь без соблюдения границ и правил. Я должен ответить, но мне необходимо время, чтобы укрепить позиции, чтобы выровнять силы и восставить стены. А еще мне необходимо исправить еще нечто важное, пока не стало слишком поздно. Программа, которую я разработал для достижения своих давних целей подлежит перезагрузке.

— Ты должен кое-что передать Мак, — произношу я, снова ощущая нарастающую слабость во всем теле.

— Что именно? — уточняет Мартин.

— Она должна остановить задание, пока я не вернусь в строй.

— Какое задание?

— Она поймет.

— Хорошо. Я передам. Как сообщить ответ?

— Ей не стоит звонить мне сюда. Устно, Мартин.

Оставшийся день я провожу в борьбе с тошнотой и головокружением, то отключаясь, то бодрствуя. Мой разум парализован самым примитивным и древним чувством, которое и стало скачком в развитии человека. Оно заставило нас сражаться, искать варианты, выжидать и охотиться. И многие из нас смогли обратить его в свое самое мощное и действенное оружие. И я владею им в совершенстве, но абсолютно уязвим, когда дело касается закрытых дверей. Возможно, я боюсь не закрытого пространства, а самого себя? Что может быть страшнее, чем остаться наедине с собой?

Я не помню, как меня выводили на допрос, но кажется, тогда я был еще в осознанном состоянии. Частично разумеется, иначе я бы помнил точно и детально. Хуже стало в коридоре, пока я шел перед конвоем. Это ни на что непохожее ощущение, когда обычные лампочки превращаются для тебя в мощные светила, размером в солнце, вращаясь вокруг тебя с бешеной скоростью, и то же самое происходит со стенами, контуры которых размываются, ускользают, выгибаются, меняя форму, надвигаются на меня с неумолимой медлительностью. И самое ужасное в этом, что я четко отдаю отчет в том, что мой страх и галлюцинации иллюзорны, но не способен справиться с ним.

В кабинете для допросов было просторно и светло. Я не помню и половины вопросов, на которые отвечал. Может быть, я вообще бредил, но рядом был Мартин Роббинс, беспроигрышный адвокат Кливленда. Звезда юриспруденции. И говорят, что ему под силу оправдать даже покойника. Я еще жив, поэтому мне нечего бояться.

 На следующий день Роббинс вернется, чтобы сообщить мне, что я отпущен под залог, а еще он передаст слова Мак, ее ответ:

— Процесс запущен. Слишком поздно.

— Значит, придется искать альтернативные варианты...

Итан

Первое собрание в Розариуме состоялось через пару недель после освобождения Рэнделла. Я присутствовал, как и остальная пятерка основного состава.  Не было только Кальмии, которая, если верить словам Перриша, больше не является участником Розариума. Если он не лжет и действительно дал ей свободу, то это лучший исход, на который я мог бы рассчитывать для Лисы. Но проблема в том, что я больше не верю Рэнделлу Перришу. И думаю, он прекрасно понимает это. Он знает, что перешел черту, ту самую грань, о которой сам всегда говорил. Он сделал личное превыше профессионального. И я надеюсь, что сейчас Рэнделлу так же дерьмово, как и мне. Хотя внешне этого не скажешь. Перриш кажется осунувшимся, но все таким же несгибаемым хладнокровным ублюдком.

Он, как обычно, стоит к нам спиной. Сегодня нет разноцветных костюмов, сшитых для каждого согласно оттенка цветка, соответствующего кодовому имени. Мы в черном. Даже бесстрастные социопаты соблюдают траур. Понимает ли Рэн, что все собравшиеся считают его виновным в смерти Лин? Даже если не в его руке было оружие, которым убили Линди Перриш, он был главным виновником того, что произошло. И попытка соблюдения традиций, на которые он всегда плевал, для меня кажутся верхом лицемерия.

Никогда не думал, что смогу ненавидеть его так сильно. С той минуты, как я увидел скорчившуюся на полу душевой кабинки Алисию, я не могу заглушить бессильную злобу внутри меня. Он осознанно и хладнокровно ударил по каждому из нас.

 «Зачем ты это сделал?

Иногда жить становится смертельно скучно, Итан.»

И это то, что я услышал в ответ на свой вопрос. Неужели Рэн думал, что поразит меня историей о том, что Лиса оказалась на месте убийства моего отца и его любовницы. Или что я буду винить ее в их смерти? Она была маленькой           перепуганной девочкой, отчаянно сражающейся за свою жизнь, и всплывший факт говорит только о том, что мы были предназначены друг другу. И Рэн это тоже понимал. Конечно понимал, иначе не передвигал бы нас по шахматной доске, как пешки, ход за ходом, навстречу друг с другом. Кем он возомнил себя?  Какие цели ставил, придумав такое безжалостное испытание для нас двоих? Решил наглядно показать, что мы лишь беспомощные, жалкие марионетки, которые он дергает как пожелает, если вдруг его душа требует спектакля. И ему решать, какой жанр выбрать. Трагедия, комедия, мелодрама или триллер.

Он сумасшедший. Но не больше, чем каждый из нас, рассевшихся вокруг стола и не поднимающих взгляды со своих конвертов.

Мы даем ему власть над нами.

 Мы.

А он просто делает так, чтобы никто из нас не сомневался в правильности своего выбора.

— Откройте конверты со своими заданиями. Ты первый, Итан, — произносит Рэн после небольшой вступительной речи, где благодарит каждого за успешное функционирование Розариума во время его недолгого отсутствия. Похвала — это тоже инструмент управления. Да, я все еще пытаюсь понять всю схему, изучить весь набор инструментов, которые использует Рэнделл.

И на самом деле мне впервые плевать, что там в конверте. Я устал разговаривать со спиной Перриша, чувствуя себя еще одним винтиком в запущенном механизме. Наверное, для каждого существует свой предел, и я достиг его. Мне больше не интересно.

Однако я беру в руки конверт, чувствуя, как собравшиеся сверлят меня выжидающими взглядами. Черт с вами. Я посмотрю. Заглядываю внутрь, доставая из конверта фотографию. На снимке частная резиденция на берегу океана, с небольшой террасой, оснащенной джакузи. Я знаю это место. Однажды я работал там с перспективным объектом женского пола. Побережье Майами-бич, недалеко от исторического центра, соединение 69 улицы и Колин-авеню. Один из самых элитных и живописных районов. Я помню, что, вернувшись после завершения задания, я сказал Рэнделлу, что нашел место, в котором хотел бы провести свою жизнь. И я заразил своими фантазия Люка, который теперь мечтает переехать со мной в Майами сразу после реабилитации. Надо отдать должное Перришу — у него уникальная память.

Какая ирония! Рэн решил подразнить меня снова. Никак не успокоится, пока не лишит меня последних иллюзий. Но это то, что он отнять не сможет.

Переворачиваю конверт вверх тормашками, пытаясь вытряхнуть из него флешку, которая обычно прикладывается к заданию, но внутри ничего нет.

— Что это значит? — резко спрашиваю я, игнорируя любопытствующие взгляды участников собрания.

— Это твое новое место жительства, Итан, — ровным голосом отвечает Перриш, не меняя своей застывшей позы. — Как только твой брат закончит курс реабилитации, ты можешь ехать и осваивать новую территорию. Разумеется, прежнее жилье вернется в собственность Розариума.

— Ты ссылаешь меня? — уточняю я, ожидая подвоха за каждым сказанным словом.

— Я даю тебе то, в чем ты нуждаешься, — с мягкой, сдержанной интонацией отзывается Рэнделл. Я встречаю удивленный взгляд Мак, которая поджимает губы, и опускает глаза. Дафни смотрит на меня с откровенным презрением. Они считают, что я наказан. Идиотки, я у врат рая. — Если я стою к тебе спиной, это не означает, что я не чувствую твоего желания закончить наше сотрудничество. Весь секрет моего успеха строится не только на тех китах, которые мы оговариваем каждое собрание, но и на вашем желании быть частью команды. Если ты готов остаться, отказаться от предложения, то положи снимок в конверт и оставь на столе.

— В чем подвох?

— Нет никакого подвоха, Итан, — легкое пожатие плеч и Рэн убирает руки в карманы. — Мы все работаем ради определенных целей, мы здесь собрались неслучайно и только от нашей сплоченности зависит успешный исход. Ни тени сомнения и неуверенности не должно быть. Понимаешь, о чем я?

— То есть каждый может встать и уйти?

— Абсолютно, — уверенно заверяет Рэнделл. Я смотрю в лица собравшихся, но вижу только непроницаемые маски.

— Когда ты это придумал? Почему, когда я просил отпустить нас с Лисой, ты этого не сделал? — я ненавижу излишнюю эмоциональность в своем голосе, но ничего не могу с собой поделать. Внутри меня клокочет бессильный гнев, норовя выплеснуться наружу и вспыхнуть, разрастись до размеров атомного взрыва.

— А ты просил, Итан? Вспомни. Хоть раз ты просил, чтобы я отпустил вас?

Я молчу, скрипнув зубами, пытаясь пройтись мысленно по бесконечной веренице витиеватых разговоров с Перришем, как маятник раскачивающихся из области абсурда в область точных наук. Мозговой штурм, вот чему он подвергал каждого из нас. И неважно состоялись ли беседы тет-а-тет или при свидетелях, это каждый раз было тотальным изнасилованием нашего сознания, при выдержанной интонации ведения разговора. Я обвожу взглядом лица участников Розариума, и понимаю, что если каждый из них сейчас найдет в конверте открытку с домом своей мечты в райском месте на другом конце планеты, то ни один не уйдет вместе со мной в всегда открытую дверь гостиной Розариума. Закрыв глаза, я практически вижу пустой круглый стол и пять конвертов, в которых покоится прах сожженных иллюзий.  Я опускаю взгляд в черно-белый пол. Неужели вы не видите, хочется крикнуть мне? Он даже не скрывает. Мы каждый раз заходим сюда, ступая по шахматной доске, рассаживаясь по своим местам. И каждому уготована своя клетка. Клетка. И дело не в цвете, не в границах и форме.

 Мы зависимы от него больше, чем готовы себе признаться.

— Нет, я не просил, — бесцветно признаю я.

— Когда Лиса попросила свободу, то она ее получила. А тебе я предлагаю сам. Ты принимаешь мой подарок? Или хочешь остаться?

— Я принимаю твое предложение, — отвечаю быстро, замечая удовлетворенный кивок Рэнделла.

— Твое место никто не займет, — обещает он мне. — Аконит может вернуться в любой момент, когда пожелает.

— Этого не случится, — безапелляционно заявляю я.

— Не зарекайся, — с мягкой иронией отвечает Перриш. — Никто не знает, что случится с ним даже через минуту, а мы говорим о неопределенном будущем.

— Не в этой жизни, Рэнделл. Я надеюсь, что мы никогда больше не встретимся.

— Как знать, Итан. Как знать.