Глава 38

Я заглядываю в его глаза, и внутри что-то обрывается. Это как балансировать на краю бездны, как ждать чего-то желанного и жуткого в полушаге от точки невозврата.

Память разворачивает веер с сотней картин из нашего общего прошлого. Слишком отрывистые и короткие, они проносятся так быстро, что я не успеваю их осмыслить.

Близость Элвина странно действует на меня. Чувствую себя слабой, но в этом ощущении нет привычного и ненавистного бессилия. Я вдруг понимаю: любит он меня или не любит, а управлять им не получится. И не надо, наверное. Может, и к лучшему, что он сильнее? Может, мне не стоит его бояться?

И словно извне кто-то вкрадчивым шепотом вкладывает в голову мысль, как ядовитую колючку.

– Ты ведь не меня на самом деле любишь, а ее! Ту Франческу!

Его брови взлетают вверх в гримасе преувеличенного удивления:

– Да здравствует раздвоение личности?!

– Я просто похожа. То же лицо и тело…

– Тот же вредный характер и ослиное упрямство, – подсказывает он.

– Но я не знаю языков. И забыла юриспруденцию.

– Проклятье, ты права! На кой ляд мне сдалась жена, которая ни гриска не смыслит в законах?

– Я серьезно!

– И я серьезно, – а сам улыбается, гад. – Я знаю только одну Франческу Рино.

Вот и спорь с ним.

Но от его нежелания отступиться становится так тепло на душе. И хочется стать ласковой и послушной – теплым воском в его руках.

– Думаешь, это навсегда?

Он отвечает сразу. Так, словно уже все обдумал и решил:

– Зависит от того, чего ты сама хочешь. Если согласишься, я что-нибудь придумаю. Попробую прижать князя Севруса, чтоб он сдох, сукин сын. Пусть вернет все, как было.

– А если не получится?

Пожимает плечами:

– Тогда и будем думать. Не надо превращать задачу в проблему.

Его спокойный прагматизм заставляет меня завистливо вздохнуть. Я не умею так – всегда хочу все и сразу.

– Я… иногда вспоминаю что-то, – с трудом признаюсь я.

Он вздрагивает и сжимает объятия так, что становится больно дышать.

– Что именно, Фран.

Запинаясь, я пересказываю сегодняшний сон – не сон.

– Фасала, – задумчиво говорит Элвин. – Побережье Срединного моря. Горы, оливы и черепахи размером с праздничное блюдо. Мы жили там чуть больше месяца.

Утыкаюсь носом ему в шею, вдыхаю его запах и признаюсь – шепотом, чтобы не расплакаться:

– Я чувствую себя обворованной.

– Я тоже.

Настенные часы отзываются на повисшие в воздухе слова скорбным перезвоном.

Рэндольф

– Договор был на три боя, – тяжело сказал Рэндольф.

Сегодня человек суетился больше обычного и вертел в руках небольшой абак, щелкая туда и обратно косточками.

– Понимаешь, какое дело, приятель?! Мне пришлось потратиться. Крупно потратиться, чтобы о тебе заговорили. За арену опять же заплатить. Да и порезал ты Скотти зря – был же договор без увечий. Четыре золотых пришлось отступного ему выплатить…

– Можешь вычесть их из моей награды.

Чарли осекся, покосился на него и продолжил:

– Понимаю, да. Остается всего восемь золотых, так? Это мало, приятель. Совсем мало. Слушай, ну какие три боя?! Разве это деньги? О тебе только-только заговорили! На тебя ставят. Пять к одному, я не шучу! Представляешь, сколько денег мы сможем получить, если ты продуешь следующий поединок.

Деньги… куски штампованного металла, которую люди договорились считать ценностью и охотно меняют на еду и услуги.

– Мне не нужно больше денег.

Человек прищурился:

– Я знаю, что тебе нужно, приятель. Третьего дня ты расспрашивал о девице, верно?

– Это мое дело.

Словно почувствовав, как напрягся собеседник, Чарли успокаивающе вскинул руки и шире раздвинул губы. Так, что улыбка на его лице стала походить на оскал:

– Тише, тише, приятель! Да не следил я за тобой! Ну кто так расспрашивает – сам посуди! Через полчаса весь город в курсе был. И мне донесли, да. Я же должен знать, чем занимается мой лучший боец, – он снова нервно щелкнул косточками на абаке. – Ты лучше послушай, что я скажу! Ты – фэйри, ни сопли в наших человеческих делах не понимаешь, да еще и с ворами общаться не умеешь. Состаришься раньше, чем найдешь свою девчонку, – Чарли пренебрежительно хмыкнул.

– Ты хочешь что-то предложить? – спорить с правотой Бруизера было бы глупо. Рэндольф и сам понимал, что делает что-то неправильно. В ответ на расспросы люди замыкались или пытались осыпать фэйри оскорблениями.

Оскорбления, как и похвалу, Рэндольф пропускал мимо ушей одинаково равнодушно. Отчего-то это особенно злило собеседников.

– Хочу, – Чарли оживился. – Ты остаешься еще на две недели. А я за это время попытаюсь узнать о твоей девчонке. Идет?

Две недели…

Каждый день без Элисон был мучителен, и только ночи приносили освобождение вместе со снами. Он погружался в эти сны, как в ласковые воды моря. Раньше они всегда уносили в прошлое. К полуденному лугу, нагретому камню менгиров – маленькое королевство Роузхиллс для троих.

Сейчас во снах поселилось пение метели и огонь в очаге, бисеринки пота на груди, искаженное от страсти лицо, жалобные стоны, будящие безумные, опасные, незнакомые ранее желания. Служить, овладеть, поклоняться, присвоить, отдать ей все, сделать ее своей…

От воспоминаний мутилось сознание, он просыпался в пустой постели и везде был ее запах. Иллюзия, морок, сводящий с ума.

Ночи утешали, но тем горше было возвращаться утром к опостылевшей реальности. Не спасали тренировки и медитации, что-то ныло, болело в груди, требовало найти ее – сейчас, немедленно, узнать что с ней, защитить… И лишь звуки неслышной никому кроме Рэндольфа музыки, что звучали теперь каждый день, помогали держаться, ободряли и шептали – жива.

– Неделя, – сказал Рэндольф.

– Эй-эй! За неделю я могу не успеть. Нет, давай две. Как раз в конце следующей приезжает чемпион из Рондомиона. Этот бой будет…

– Полторы, – Рэндольф встал, показывая, что дальнейшие торги не имеют смысла.

В глазах человека мелькнуло странное выражение:

– Годится, – охотно согласился он.